Сердцедер - Страница 2

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

— В таком случае я предпочитаю вас никак не называть, — пробурчал Жакмор.

Ничего не ответив, девушка бросилась начищать никелированные медицинские штуковины. Жакмор подошел к кровати. Женщина внезапно замолчала. Ее пронзила боль.

Он схватил бритву и с видом знатока обрил роженице лобок. Затем решительно обвел белой чертой границы операционного поля. Сиделка смотрела на него с изумлением, поскольку ее знания в области акушерства за рамки отела не выходили.

— У вас есть медицинский словарь? — спросил Жакмор, откладывая помазок. Завершив приготовления, он склонился над своим произведением и подул на краску, чтобы быстрее высохла.

— У меня есть только Общий Каталог Французских Оружейных Заводов да песенник города Сент-Этьена, — ответила сиделка.

— Досадно, — сказал Жакмор. — В словаре мы могли бы что-нибудь вычитать.

Не дожидаясь ответа, он обшарил взглядом Комнату; тот остановился на двери, за которой томился Ангель.

— А кто томится за дверью?

— Там хозяин… — ответила сиделка. — Он заперт.

В этот момент роженица очнулась и выдала серию пронзительных криков. Ее кулаки сжимались и разжимались. Жакмор повернулся к сиделке.

— У вас есть какой-нибудь таз?

— Пойду посмотрю, — ответила та.

— И пошевеливайтесь, безмозглое создание, — прикрикнул Жакмор. — Или вы хотите, чтобы она загадила нам все простыни?

Сиделка вылетела пробкой, и Жакмор с удовлетворением услышал, как, скатываясь по лестнице, она бьется головой о ступеньки.

Он подошел к роженице и нежно погладил испуганное лицо.

Ее руки судорожно сжали запястье Жакмора.

— Вы хотите видеть мужа? — спросил он.

— О да! — воскликнула она. — Только дайте мне револьвер, он там, в шкафу…

Жакмор покачал головой. Вернулась сиделка с овальной лоханью для ощипа собак.

— Больше ничего нет, — сказала она. — Уж придется вам приспособиться.

— Помогите засунуть это под нее, — приказал Жакмор.

— Тут края острые, — заметила сиделка.

— Ничего. Это вам всем в назидание, — отозвался Жакмор.

— Это глупо, — прошептала сиделка. — Она не сделала ничего плохого.

— А что она сделала хорошего?

Вздувшаяся спина распласталась по стенкам плоской лохани.

— Интересно, — вздохнул Жакмор, — и что же мы будем делать дальше? По-моему, психиатр здесь и вовсе некстати…

IV

Он в нерешительности задумался. Роженица молчала, а оцепеневшая сиделка таращила на него глаза, начисто лишенные какого-либо выражения.

— Нужно, чтобы у нее отошли воды, — сказала она.

Жакмор безразлично кивнул. Потом, встрепенувшись, поднял голову. Смеркалось.

— Это солнце прячется? — спросил он. Сиделка пошла посмотреть. За скалой улетучивался день, и поднимался молчаливый ветер. Она вернулась обеспокоенная.

— Не понимаю, что происходит… — прошептала она.

В комнате стало темно, глаза различали лишь какое-то свечение вокруг зеркала на камине.

— Сядем и подождем, — тихо предложил Жакмор.

В окно пахнуло горькими травами и пылью. День бесследно исчез. Темная глубина комнаты выдавила голос роженицы:

— Со мной это больше не произойдет. Я не хочу, чтобы это повторилось.

Жакмор заткнул уши. Ее голос скрипел гвоздем по стеклу. А рядом всхлипывала насмерть перепуганная сиделка. Звуки просачивались в черепную коробку Жакмора и капали ему на мозги.

— Они сейчас полезут, — сказала роженица и зло засмеялась. — Они сейчас полезут, и мне будет больно, а это только начало.

Жалобно застонала кровать. Женщина тяжело задышала, вновь раздались стенания.

— Пройдет еще столько времени, целые годы, и каждый час, каждая секунда будет продолжением этой боли, которая ни к чему другому не приведет, и этой боли не будет конца.

— Хватит, — отчетливо прошептал Жакмор.

Роженица завопила во всю глотку. Глаза психиатра уже привыкли к свечению, исходившему от зеркала. В нем он увидел, как лежащая женщина выгнулась и начала корчиться всем телом. Она долго протяжно кричала, ее крик остывал в ушах Жакмора горькой слипшейся кашей. Внезапно между согнутыми ногами показались, одно за другим, два светлых пятна. В темноте он угадал движения сиделки, которая, придя в себя, подхватила двоих детей и завернула в простыню.

— Там еще один, — подумал он вслух.

Выпотрошенная мать, казалось, была уже на исходе. Жакмор встал. Появился третий ребенок, Жакмор ловко схватил его и помог роженице. Ее измученное тело откинулось на кровать. Ночь беззвучно рвала себя на части, свет вливался в комнату, а женщина неподвижно лежала, уронив голову на плечо. Большие мешки под глазами на осунувшемся лице свидетельствовали о проделанной работе. Жакмор вытер пот на лбу, на шее и удивленно замер; снаружи, из сада, доносились какие-то звуки. Сиделка заканчивала пеленать последнего ребенка, положив его на кровать рядом с двумя другими. Она подошла к шкафу, позаимствовала у него простыню и развернула ее в длину.

— Я затяну ей живот, — произнесла она. — Ей надо поспать. А вы идите.

— Вы перерезали пуповины? — забеспокоился Жакмор. — Завяжите их потуже.

— Я завязала бантиком, — отозвалась сиделка. — Держатся так же крепко, зато выглядят поэлегантнее.

Вконец отупевший, он кивнул головой.

— Сходите за хозяином, — подсказала сиделка.

Жакмор подошел к двери, за которой томился Ангель, и повернул ключ.

V

Ангель сидел на стуле — излом спины под тупым углом и полость тела, все еще звенящая от криков Клементины. Ключ повернулся в замочной скважине, и Ангель поднял голову: рыжая борода психиатра застала его врасплох.