— Меня зовут Жакмор, — представился вошедший. — Я проходил мимо и услышал крики.
— Это Клементина, — сказал Ангель. — Все в порядке? Уже? Скажите!
— Вы трижды отец, — объявил Жакмор.
— Тройняшки? — удивился Ангель.
— Двойняшки и один отдельно, — уточнил Жакмор. — Он вышел сразу за ними. Это признак сильной личности.
— А как она? — спросил Ангель.
— С ней все хорошо, — сказал Жакмор. — Скоро вы сможете ее увидеть.
— Она на меня очень злится. Даже заперла, — сказал Ангель. — Хотите что-нибудь выпить? — предложил он приличия ради и с трудом поднялся.
— Спасибо, — поблагодарил Жакмор. — Не сейчас.
— А вы здесь какими судьбами? — спросил Ангель. — Приехали к нам отдохнуть?
— Да, — ответил Жакмор. — Думаю, мне у вас будет неплохо, раз вы сами предлагаете.
— Нам просто повезло, что вы оказались рядом, — сказал Ангель.
— А врача здесь нет? — поинтересовался Жакмор.
— Меня заперли. Я не мог ничего сделать. Всем должна была заниматься девушка с фермы. Она такая отзывчивая.
— А-а… — протянул Жакмор.
Они замолчали. Жакмор чесал бороду растопыренной пятерней. Его голубые глаза блестели на солнце, заплывшем в комнату. Ангель внимательно рассматривал гостя. Психиатр был одет в костюм из очень мягкой черной ткани — облегающие брюки на штрипках и длинную, зауженную в плечах куртку, которая была застегнута до подбородка. Черным лаком отливали кожаные сандалии, а в проруби воротника плескались лиловые воланы сатиновой сорочки. Психиатр был безумно прост.
— Я рад, что вы здесь останетесь, — произнес Ангель.
— Теперь можете зайти к жене, — предложил психиатр.
Клементина не двигалась. Она лежала на кровати, уставившись в потолок. Два молодца — справа, третий — слева.
Сиделка уже прибрала в комнате. Солнце беззвучно переливалось через подоконник; окно было открыто.
— Завтра нужно будет отнять их от груди, — сказал Жакмор. — Не может же она кормить сразу троих, а так получится быстрее, и она сохранит красивую грудь.
Клементина зашевелилась, повернула голову и метнула в их сторону колючий взгляд.
— Я буду кормить их сама. Всех троих. И это не испортит мою грудь. А если испортит, то тем лучше. Во всяком случае, у меня больше нет желания нравиться кому бы то ни было.
Ангель подошел поближе, протянул руку, чтобы погладить ее, но она резко отстранилась.
— Хватит, — отрезала она. — Я не хочу начинать все сначала.
— Послушай, — прошептал Ангель.
— Уходи, — устало произнесла она. — Я не хочу тебя видеть. Мне было очень больно.
— Тебе не лучше? — спросил Ангель. — Смотри… Живот, который тебе так мешал… У тебя его больше нет.
— Вас затянули пеленкой, — добавил Жакмор, — когда вы встанете на ноги, и следа не останется.
Клементина напряглась и чуть приподнялась. Она заговорила низким свистящим голосом:
— Значит, я должна чувствовать себя лучше, да?.. Ага… вот так, сразу… с разорванным животом… с перекошенным позвоночником… с развороченной поясницей… со скрученными жгутом костями и налившимися кровью глазами, я должна поправиться, быть умницей, сделать свое тело стройным и гладким, а грудь — упругой… и все для того, чтобы ты или такой, как ты, меня снова тискал и впрыскивал свое дерьмо и чтобы все опять началось сначала, эта боль, эта тяжесть, эта кровь…
Она быстро сунула руку под одеяло и сорвала простыню, перетягивающую тело. Ангель подался было вперед.
— Не подходи! — просипела она с такой ненавистью, что безответный муж замер на полушаге. — Уходите! Оба! Ты — потому что ты меня такой сделал, а вы — потому что вы меня такой видели. Прочь!.. Пошли вон!
Жакмор направился к двери, за ним понуро поплелся Ангель. У самого порога супруг получил по затылку свернутой в ком простыней. От супруги. Он споткнулся и ударился лбом о дверной косяк. Дверь за ним захлопнулась.
Они спускались по выложенной красной плиткой лестнице, которая содрогалась от каждого шага. Крепко сбитый дом держался черными потолочными балками и побеленными известью стенами. Жакмор не знал, что и сказать.
— Это скоро пройдет, — попробовал он. Ангель недоверчиво хмыкнул.
— Тяжело на душе? — подсказал психиатр.
— Нет, — ответил Ангель. — Просто два месяца просидел взаперти.
Он натянуто улыбнулся:
— Странно себя чувствуешь, оказываясь на свободе.
— А что вы делали эти два месяца? — спросил Жакмор.
— Ничего, — сказал Ангель.
Они шли через большой холл, выложенный той же красной плиткой, что и лестница. Мебели было мало; светлого дерева массивный стол и низкий буфет, красивой живописи две-три белесых картины на стенах. Стулья, подобранные под обстановку. Ангель остановился около буфета.
— Чего-нибудь выпьете? — предложил он.
— Охотно, — согласился Жакмор.
Ангель налил в рюмки домашней стоеросовки.
— Отменно! — отметил Жакмор. И добавил, заполняя возникшую паузу:
— А вообще-то каково стать отцом?
— Веселого мало, — изрек Ангель.
Клементина была одна. В комнате — ни звука. Разве что разыгравшиеся солнечные зайчики иногда поднимали возню с оконными шторами.
В полном отупении полая Клементина водила руками по сдувшемуся дряблому животу. По тяжелым, набухшим грудям. К пустому телу она испытывала чувства сожаления, вины и стыда; о брошенной накануне простыне даже не вспоминала. Ее пальцы ощупывали шею, плечи, чрезмерно налившуюся грудь. Ей было жарко, наверняка поднялась температура.
До нее доносились едва различимые звуки далекой деревенской жизни. В этот час начинались работы в поле. Слышались визги наказанной в темных хлевах скотины, обиженной, но не больше, чем ей хотелось бы казаться.